Ответы Святейшего Патриарха Кирилла на вопросы рукоположенных им священнослужителей — клириков г. Москвы

18 ноября 2019 года в Зале церковных соборов кафедрального соборного Храма Христа Спасителя в городе Москве состоялась встреча Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла с рукоположенными Его Святейшеством священнослужителями — клириками Москвы. В ходе мероприятия Предстоятель Русской Православной Церкви ответил на вопросы участников встречи.

— Протоиерей Александр Агейкин, настоятель Богоявленского кафедрального собора г. Москвы. Ваше Святейшество, прежде чем задать вопрос, позвольте сыновне поблагодарить Вас от лица всех, кто рожден в Таинстве священства через возложение Ваших Первосвятительских рук, через Ваш выбор, через Ваше доверие. Вы доверили нам самое дорогое — быть пастырями стада Христова. Вы разглядели в каждом из нас некую искру Божию, которую своим непрестанным вниманием к нам, заботой о нас раздуваете в огонь ревности и любви о Церкви, о народе Божием. Мы благодарим Вас за радость служения у Святого Престола, которая всегда нас обновляет, возрождает, укрепляет. Благодарим Вас за то, что мы живем этой активной московской церковной жизнью, являемся ее частью. Благодарим за Ваш личный пример ревностного служения и заботы о Церкви Божией, служения слову Евангельской истины. Хотим пожелать Вам доброго здоровья, помощи Божией и позвольте вручить Вам от всех нас этот букет, Ваше Святейшество.

— Спаси Господи.

— Совсем недавно, Ваше Святейшество, Вы открыли здесь, в этом зале, II Международный съезд регентов и певчих Русской Православной Церкви. Там обсуждалось множество вопросов, в том числе один из самых актуальных, который вызывает много откликов, — это возрождение и развитие народного хора, народного пения. Мы бы хотели услышать Ваше мнение об этой традиции. Что Вы посоветуете настоятелям московских храмов: стоит ли покровительствовать этой традиции, развивать ее, и как она может сказаться на развитии приходской жизни? Спасибо, Ваше Святейшество!

— Если отвечать одним словом, то не просто нужно, а должно. Я вырос в литургической атмосфере, где народное пение играло очень важную роль. В послевоенном Ленинграде было принято пение акафистов. Акафисты не читались, а именно пелись народом. Мой отец по четвергам читал акафист святителю и чудотворцу Николаю, и практически каждый четверг я приходил в храм. В послевоенном Ленинграде храмы были переполнены, даже в четверг вечером две-три тысячи человек собирались в Преображенском соборе. Представляете, все эти две-три тысячи пели! Конечно, это не могло не захватывать душу, и я тоже пел, испытывая совершенно особое чувство. Конечно, в детстве я бы не смог его описать, но сейчас скажу, что это было чувство сопричастности к общему действу.

Впоследствии, когда я был ректором тогдашней Ленинградской духовной академии и семинарии, народное пение также было у нас широко распространено. Литургии, которые я совершал, сопровождались в значительной мере народным пением. Весь храм пел! Кроме Символа веры и «Отче наш», пели Херувимскую, пели «Милость мира», на ектеньях тоже пели. Вначале это было достаточно трудно, и тогда мы пошли на такой ход. Я раздавал тексты студентам (а у нас учились и мальчики, и девочки), они вставали среди народа и начинали петь. Вокруг них сразу появлялись группы желающих подпевать. Потом число мальчиков и девочек мы постепенно сокращали, а количество мирян увеличивалось и увеличивалось. Конечно, это легко сделать в духовной школе, хотя, к сожалению, не знаю духовных школ, где бы такое сейчас практиковалось. Но и на приходе можно организовать, чтобы любительский хор пел среди народа и так выявлялись прихожане, готовые подпевать.

Везде, где возможно, нужно практиковать народное пение, потому что оно реально вовлекает людей в богослужение. Это очень важно и в духовном плане. Одно дело, когда академические произведения прекрасно исполняет хор платных певчих, и совсем другое — когда община поет и молится. Артистическое пение удовлетворяет эстетические чувства. Но на духовное состояние народное пение влияет, конечно, куда сильнее, особенно если сам в нем участвуешь. Поэтому мой ответ такой: надо приветствовать любые попытки возродить народное пение, и дай Бог, чтобы в Москве эта тенденция набирала силу.

— Ваше Святейшество, благословите! Священник Александр Алешин, заместитель председателя Синодального отдела по благотворительности, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кускове. Одним из важных направлений деятельности Русской Православной Церкви является социальное служение. Однако возникает вопрос: до каких пределов Церковь может простирать свою помощь? Средства ограничены, материальные и человеческие ресурсы Церкви не настолько велики, как у государства. Мы ведь не должны подменять собой государственные институты, не в наших силах создать альтернативную или дублирующую сеть клиник и социальных объектов. Есть реальный предел церковным возможностям, но тогда как же совместить наше желание помочь всем с нашими возможностями, — при том, что запрос на социальную поддержку со стороны Церкви неуклонно растет? Спасибо, Ваше Святейшество.

— Спасибо, отец Александр. Согласен с Вами, что мы не можем и не должны подменять социальные и государственные службы. Всякая подмена будет неадекватной, это невозможно, да и не нужно в условиях современного секулярного государства. А что нужно? Вера без дел мертва есть (Иак. 2:20). Стало быть, добрые дела должен делать не только каждый в отдельности христианин, но и все вместе как община. Главная цель — осуществлять добрые дела в рамках прихода, а предметов для такого доброделания очень много. Во-первых, каждый настоятель должен знать, сколько у него на приходе несчастных и бедных людей. Бывает, заканчивается служба, выходят пожилые люди, садятся на скамеечку и сидят. А почему они там сидят? Почему они есть никуда не идут? И есть ли у них денежки, чтобы поесть? И вообще, где они живут? Вот первое, что должен знать каждый настоятель современного московского прихода и вообще каждого прихода, — это количество нуждающихся прихожан. В первую очередь приходская помощь должна простираться именно на этот минимальный уровень — уровень своей общины. Если настоятель, духовенство будут это поддерживать, а народ будет вовлекаться, и в рамках прихода будут совершаться добрые дела, — то тем самым будут формироваться кирпичики для мощного здания, которое можно действительно назвать социальной деятельностью Церкви.

Социальное служение — это еще и важный вклад в апологетическую деятельность. О наших добрых делах мало кто знает, но когда мы реализуем какой-то известный проект, отношение к Церкви меняется в лучшую сторону. Вы знаете, сколько грязи обрушивается на Церковь, на ее служителей и в социальных сетях, и даже в средствах массовой информации, особенно в последнее время. Милость Божия, что эта клевета не достигает большинства людей. В каких-то случаях приходится и в полемику вступать, но прежде всего мы должны отвечать нашими добрыми делами. Это нужно и для того, чтобы извне лучше понимали, что такое христианская община, что такое Церковь, и для поддержания уровня духовной жизни самого прихода.

Поэтому мое понимание таково: в каждом приходе должны совершаться добрые дела в тех масштабах, в каких это возможно. В первую очередь добрые дела должны совершаться в отношении слабых и обездоленных членов общины. С этого мы должны начать, и это может сделать каждый настоятель. Прежде всего составить список — сколько нуждающихся? На что живут? Какая пенсия? Есть ли у них семья? Тех, у кого пенсия совсем маленькая, занести в список, время от времени помогать продуктами, оказывать материальную помощь, а если есть молодежная группа, то, например, помочь с уборкой перед праздниками, еще как-то. Это и будет работа на микроуровне, но очень существенная, и, конечно, пример для других. А отсюда вырастает и макроуровень, работа на уровне нашего Социального отдела, который, кстати, хорошо занимается благотворительностью.

Не может существовать приход без добрых дел — если невозможно написать так на дверях храма, то в сознании каждого священника эта мысль должна присутствовать.

— Спаси Господи, Ваше Святейшество!

— Ваше Святейшество, благословите. Священник Димитрий Кельманов, клирик кафедрального соборного Храма Христа Спасителя. Сегодня мы можем наблюдать определенный рост социального напряжения в обществе; часто в адрес Церкви и священнослужителей раздаются упреки в том, что они недостаточно активно откликаются на скорби мира. Вопрос: как далеко может и должна простираться реакция священнослужителей на актуальные общественные проблемы? Спасибо.

— Конечно, отклик должен быть — в первую очередь на общецерковном уровне. Однако нужно иметь в виду, что призывающие откликнуться на ту или иную скорбь нередко преследуют совершенно конкретные политические цели. С этого началось расшатывание Церкви в предреволюционные годы, когда пламенные проповедники, критиковавшие все, что было в тогдашней церковной жизни, призывали, в том числе, развивать социальную работу. Потом все это выродилось в обновленчество, а впоследствии вовсе исчезло.

Другими словами, если ставится конкретная политическая цель — вовлечь Церковь в некие акции, от этого следует сторониться. Это не значит, что мы должны быть безразличны к скорбям людей, — совсем нет! Но это значит, что мы должны найти правильную форму и правильный язык, чтобы выражать солидарность и участвовать в оказании помощи другим людям. Очень важно уметь различать духов — это, братия, самое важное, потому что диавол рядится в одежду ангелов света (см. 2 Кор. 11:14). Когда нас призывают к добрым делам, за этим нередко стоит элементарная провокация с целью втянуть Церковь в конфликт с властью, с какой-то частью общества, с миром искусства, науки и т.д. Время от времени возникают якобы «горячие темы»: Церковь и театр, Церковь и кино, Церковь и наука, Церковь и еще что-то… А Церковь для всех — мать, и ответ Церкви всегда должен быть пастырским.

Конечно, мы не должны закрывать глаза на скорби, на нужды человеческие, но нельзя давать повод ищущим повода (см. 2 Кор. 11:12) и поддаваться на призывы, цель которых — не столько оказание помощи, сколько вовлечение Церкви в политические процессы. Такого нужно избегать — хотя бы потому, что мы уже прошли через этот скорбный путь. Мы знаем, что происходило в Русской Церкви после 1905 года. Почему революционные идеи стали так быстро распространяться в народе? Потому что часть духовенства была увлечена этими идеями.

Мы не должны уступать никакому давлению, никаким политическим влияниям, никаким попыткам увести Церковь на ложный путь. Мы просто должны идти за Христом, проповедовать слово Божие, творить добрые дела. А главное, каждый из нас должен жить по пастырской совести. Тогда мы все будем очень сильны, мужественны и сможем отражать любые напасти вражии.

— Благословите, Ваше Святейшество. Протоиерей Михаил Прокопенко, клирик храма Живоначальной Троицы в Хорошеве, член Епархиального совета. 50 лет у престола Божия — это целая жизнь. Вы были и остаетесь современником нескольких поколений священнослужителей, и я хотел бы задать вопрос относительно внутрикорпоративных отношений в среде духовенства, его солидарности или разобщенности. Какое из поколений было более благополучным в этом отношении? И хотелось бы услышать Ваше мнение о том, что является причиной разобщенности и как она может быть преодолена солидарностью. Спасибо, Ваше Святейшество.

— На этот вопрос нет простого ответа. Несомненно, солидарность духовенства была в 20-е и 30-е годы, в годы наиболее активных гонений. Но в послевоенные годы ситуация изменилась. Например, мой дед (как многие из вас знают, он был исповедником и значительную часть жизни провел в тюрьмах и лагерях из-за своей веры и стремления бороться с закрытием храмов) пострадал в результате того, что поверил в солидарность духовенства. Он приехал в Москву в 1947 или 1948 году, с тем чтобы добиться открытия храма в селе Оброчное, где он родился, где жили мои предки. В 20-е годы храм закрыли, дед пытался бороться, и его посадили; в 30-е он снова был арестован, а после войны, когда храмы стали открывать, дед приехал в Москву бороться за открытие храма в родном селе. И вот он остановился в доме одного батюшки, они попили чай, о чем-то поговорили, а через пару дней деда в очередной раз арестовали. Вот в каких страшных условиях жила Церковь, — потому что, к сожалению, были предатели в рясах, которые приносили огромный вред своим собратьям, поверившим в такую солидарность. В действительности в послевоенные годы настоящей солидарности не было и быть не могло, солидарность в среде духовенства лишь вызывала подозрение властей и, как результат, борьбу с теми, кто пытался ее проявить.

Сейчас совсем другое дело. Сейчас нет опасности репрессий, и укрепление отношений в среде духовенства — дело не только допустимое, но и очень желательное. Проводя совместно время помимо богослужений, вы имеете возможность обменяться опытом, обсудить важные темы, поговорить о семейной жизни, о том, что происходит в Церкви и на стыке церковно-государственных отношений, о том, что сейчас интересует паству, да и множество других вопросов. Дружба среди духовенства — дело очень достойное.

Так и было в дореволюционное время, когда эта дружба поддерживалась еще и сословностью. Вы знаете, что общество было организовано по сословиям и священнику дружить с аристократом было практически невозможно. Аристократия хоть именовалась православной, но когда в день Пасхи или Рождества священник приходил прославить Господа, дальше передней его не пускали. Иногда барин вообще не выходил к священнику, а передавал трешку и говорил: «Дайте ему, пусть идет». Перейти из одного сословия в другое было очень трудно. Кстати, отчего возник революционный класс разночинцев? Потому что они не попадали ни в одно сословие. Чаще всего это были дети священников, многие получали прекрасное образование, в том числе университетское, по уровню образования нередко превосходили аристократию — а возможностей не было никаких, что и провоцировало развитие революционных настроений.

Если вернуться к теме солидарности, то в настоящее время, конечно, общение священников помимо Литургии, участие в общих праздниках — это дело очень правильное, хорошее. Кроме того, это еще и поддержка ваших семей — ваших матушек и детей. Это общество, в котором легко и просто общаться. Такова история и такова нынешняя реальность. Считаю, что мы с вами живем, по крайней мере по этим параметрам, в счастливое время.

— Священник Филипп Ильяшенко, клирик храма святителя Николая в Кузнецкой Слободе, преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Ваше Святейшество! Когда усталый родитель приходит домой, его обступают дети, каждому из них надо что-то спросить, что-то рассказать, на кого-то пожаловаться, что-то узнать. Так и у меня множество вопросов — как, наверное, у сотен священнослужителей, которые здесь собрались. Хочется спросить: а как Вы все успеваете? Но я хочу спросить про другое. Наша жизнь, наше служение в мегаполисе, те послушания, которые мы несем, сталкивают нас и с темпом жизни мегаполиса, и с его бесчеловечностью и жестокостью. И мы ощущаем потребность, востребованность такого простого общения лицом к лицу со своим правящим архиереем. Просто сесть, поговорить, спросить — как те самые дети. Ваше Святейшество! Возможно ли, чтобы наши встречи были если не каждый месяц, но и не раз в 50 лет?

— Братия, я очень открыт к этому. Вы же, наверное, чувствуете, что я не скован никакими условностями, говорю с вами открыто. Да, я готов к такого рода общению и считаю, что если это будет помогать нам вместе идти вперед, то дай Бог, чтобы такие встречи проходили почаще.

— Священник Михаил Асмус, клирик храма Покрова Пресвятой Богородицы в Красном Селе, преподаватель Свято-Тихоновского университета. Своей личностью, своим словом, всей Вашей жизнью Вы задаете нам очень высокую планку, в том числе богословскую, философскую. За это мы благодарны Богу, поскольку чувствуем, что нам есть куда стремиться, куда расти. Мы стараемся по мере сил Вам подражать, хотя бы в малой степени. У меня нет вопросов, у меня есть только чувство благодарности и желание преподнести Вам в подарок скромный плод научных трудов, которые я с собой принес.

— Благодарю Вас, спасибо большое. Что касается научных трудов, я в свое время решил посвятить себя богословской науке, что-то писал. Став архиереем, я понял, как трудно все это совмещать. Сейчас у меня нет возможности заниматься богословскими изысканиями, хотя время от времени я что-то пишу. Но поскольку главным делом своей жизни, помимо совершения Божественной службы, я считаю проповедь слова Божия, то я компенсирую отсутствие письменной, научной деятельности работой над тем, что мне нужно сказать людям. А поскольку сейчас слова Патриарха расходятся достаточно широко, то я, конечно, придаю особое значение тому, чтобы эти слова не были пустыми. В результате появляются сборники моих проповедей, так что я все-таки не расстаюсь с письменным столом. Спаси Господи.

— Священник Петр Михалев, настоятель храма великомученика Пантелеимона при больнице РЖД. Хотел бы задать вопрос, сложный и для меня, и для всей нашей Церкви. Это вопрос понятности нашего богослужения. Обычно, когда этот вопрос поднимается, в ответ я слышу, что нужно работать с прихожанами. Занятия в воскресной школе, объяснение богослужений — все правильно, я с этим согласен. Но, к сожалению, одно дело услышать на занятии, другое — понять во время молитвы. И еще момент — часто сами священники многое не понимают в богослужебных текстах. Могу и про себя сказать, что у меня бывали такие казусы. Однажды мы с прихожанами решили разобрать канон Андрея Критского. Прочитал его сначала сам — вроде все понятно. Собрались вечером разбирать, и вот девятая песнь: «закон бессилен, празднует Евангелие». Начинаю объяснять: закон упразднен, теперь Евангелие празднует. А мне прихожане, которые следят за русским переводом, говорят: «Батюшка, Вы не правы. «Празднует Евангелие» значит «Евангелие бессильно»». Оказывается, мне лишь казалось, что я все понимаю, но на самом деле это не так. Недавно, читая письма святителя Феофана Затворника, я обнаружил, что это не только моя проблема. Он был человек образованный, знал много древних и современных языков, но и он говорил, что наш перевод часто непонятен, темен, отжил свой век и нужно делать новый перевод. Святитель имел в виду новый церковнославянский перевод, и поэтому хотелось бы задать вопрос: как Вы видите дальнейшее развитие нашего богослужебного языка? Планируется ли новый перевод на церковнославянский или, может быть, допустима русификация некоторых частей богослужения, например, канонов, Псалтири? Благодарю.

— Я бы дал несколько рискованный ответ, потому что сами знаете, как у нас реагируют на данную тему. Но все-таки отвечу по совести. Дело в том, что русификация славянского текста, приспособление к пониманию последующих поколений происходит на протяжении всей его истории. Вы когда-нибудь сравнивали древнерусские Минеи с Минеями начала XX века? Попробуйте сравнить, и вы увидите, какая огромная работа была проведена. Но дело в том, что народ наш очень чувствителен к славянской стилистике, к тому, чтобы музыкальность церковных последований не подменялась ритмом современного языка. Когда мы просто заменяем славянские слова русскими, мы разрушаем поэзию богослужения. Ведь славянский язык — это практически калька с греческого, а греческое богослужение — это поэзия, особые ритмы. Есть такие грамматические формы славянского языка, которые невозможно точно перевести на русский. Поэтому, когда мы начинаем переводить на русский язык (а такие опыты были), переводы не приживаются. Во-первых, церковная традиция мешает абсолютно доверять новому тексту, у людей возникает скепсис, критическое отношение. А что возможно, так это определенная модернизация (использую также опасное слово, но вполне сознательно) древнего текста, приспособление к слуху и культуре современного человека, но без искажения грамматических форм, что очень важно, и без влияния на поэтику. С тем чтобы мы в прозу не скатились, чтобы богослужение у нас осталось поэтическим. Конечно, какое-то изменение или, лучше сказать, развитие текста в таких рамках допустимо. Но если мы вводим разговорный язык, на чем настаивают некоторые, то мы только смущаем наших верующих. И это никогда не влияет на уровень катехизации, я в этом убедился. Где-то на русском языке совершается богослужение, но не ломятся же стены от количества людей! А вот вводить некие славянские, но более близкие для восприятия современного человека формы, конечно, возможно. Этим занимались и наши отцы на протяжении всей истории славянского текста, включая и век XX.

Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси

Материал взят с сайта: Патриархия.ру | Интервью